Архимандрит Серафим (Сергий Михайлович Битюков, 1878 — 1942)

Общение с архимандритом Серафимом (Битюковым¹) и его кругом было очень важно для С. И. Фуделя: не случайно воспоминанием о нем Сергей Иосифович начинает и заканчивает свою книгу «У стен Церкви». Передать облик архимандрита Серафима для него означает — дать «тем, кто, может быть, никогда не видел святых», образ Церкви². По свидетельству В. Я. Василевской, вошедшей в круг о. Серафима приблизительно в то же время, что и Сергей Иосифович, и сам архимандрит Серафим видел свое служение в том, чтобы была явлена жизнь подлинной Церкви Христовой:

«Я здесь только для того, чтобы сохранить чистоту Православия»³.

С. И. Фудель жил рядом с отцом Серафимом в Загорске и постоянно бывал у него, начиная с 1939 года и до смерти последнего в 1942 году; первая запись об отце Серафиме в архиве Фуделей датирована 15 марта 1937 года:

Архим. Серафим (Битюгов)

«Что представляет из себя смирение?

Мы скажем: это непрестанная молитва, вера, надежда и любовь трепетной души, предавшей свою жизнь Господу. “Агниче Твоя Иисусе…” Смирение есть дверь, отверзающая сердце и делающая его способным к духовным ощущениям. Смирение доставляет сердцу невозмутимый покой, уму — мир, помыслам немечтательность. Смирение есть сила, объемлющая сердце, отчуждающая его от всего земного, дающая ему понятие о том ощущении вечной жизни, которое не может взойти на сердце плотского человека»
(15 III 1937 г.)
(Архив Дома русского зарубежья. Фонд 008, опись 02, дело № 46, лист 13)

Краткая биографическая справка

Жизнь отца Серафима вобрала в себя важнейшие стороны русской церковной традиции: он был учеником старца Нектария Оптинского, принял сан в 1919 г. в эпоху «великой церковной свободы»⁴ и перед лицом предстоящих гонений, собирал в приходском храме людей, желающих жить по образу «монастыря в миру» (многие сравнивали храм о. Серафима и общину вокруг св. прав. Алексия и сщмч. Сергия Мечёвых), оказался в числе «непоминающих» митр. Сергия (Страгородского) после 1927 г. и, наконец, на протяжении десяти с лишним лет находился «в затворе» «в миру», собирая вокруг себя общину духовных детей.⁵

15 марта 1878 г.⁶ — родился в семье мещан города Москвы.

до 1921 г. — служил конторщиком, бухгалтером, а потом и заведующим конторой в Товариществе Озёрской мануфактуры Моргунова и Щербаковых, а с 1920 г. — в библиотеке Румянцевского музея.

1919 г. (в возрасте 41 года) — рукоположен во иерея. Предположительно мог быть благословлен на это своим духовным руководителем, оптинским старцем Нектарием⁷: примерно в то же время о. Нектарий призывает к принятию священного сана С. И. Фуделя.

1919—1920 гг. — служит в храме Воскресения в Сокольниках вместе с о. Иоанном Кедровым, строителем храма и основателем Сокольнической общины.

1920 г., апрель — «одевает в схиму» о. Нектария Оптинского⁸.

1920—1926 гг. — св. Патриархом Тихоном назначен настоятелем храма мчч. Кира и Иоанна на Солянке (храм закрыт в 1928 г., разрушен в 1934 г., не восстановлен).

1922 г. — принимает монашество с именем Серафим.

28 апреля 1925 г. — арестован по обвинению в антисоветской деятельности, предусмотренном статьей 73 УК РСФСР⁹, однако был освобожден 29 июля.

конец 1926 г. — возведен в сан архимандрита.

1928 г. — в связи с неприятием «Декларации» митрополита Сергия (Страгородского) 1927 г. покидает храм и переходит на нелегальное положение; отказывается поминать имя митр. Сергия за богослужением в качестве первоиерарха Русской Церкви.

1930—1942 гг. — живет в Сергиевом Посаде в доме сестер-монахинь Сусанны и Никодимы (Гришановых).

Духовный путь

До рукоположения

Сведения об этом времени крайне скудны. Бросается в глаза принятие им священства в зрелом возрасте (около 41 года). При каких обстоятельствах и когда Сергий Николаевич Битюков познакомился со старцем Нектарием Оптинским — также остается загадкой.

Настоятель храма мчч. Кира и Иоанна на Солянке

Этот период жизни архим. Серафима в основном восстанавливается по воспоминаниям его духовных дочерей, которые стали прихожанками храма. Многих молодых людей в 20-е годы XX века, воспитанных в уважающих церковное предание семьях, волновал вопрос о противостоянии греховным соблазнам мира, которые стали считаться нормой в секулярном коммунистическом обществе. Вера Алексеевна Корнеева вспоминает, что и сама пришла к о. Серафиму в поисках укрепления, и увидела в нем прежде всего личное участие в ее жизни, любовь:

«Никогда, ни раньше, ни после, я не переживала того, что испытала в тот день. Во-первых, я почувствовала, что моя жизнь и судьба никому на свете так ни дороги, как ему, и уже одно это обязывало меня к послушанию. А еще то, что после исповеди я испытала такое успокоение, такую радость и легкость на душе, которых забыть нельзя. Этот день решил мою судьбу»¹⁰.

Храм, где служил о. Серафим, изначально был подворьем Сербской Православной Церкви в Москве, и только в 1918 г., когда подворье было закрыто, он стал приходским храмом¹¹. Служба была, по воспоминаниям В.А. Корнеевой, «как в монастырях, без всяких сокращений». Это было выражением всего отношения настоятеля храма к богослужению, которое заражало и прихожан:

«Батюшка относился к храму и богослужению с великим благоговением, для него это был Дом Божий не на словах, а на деле. Такого же отношения требовал от всех, начиная с алтаря и певчих. Не допускал никакого шума, никаких разговоров и толкучки. Церковь была маленькая, и иногда из-за тесноты возникал шум. В таких случаях он прерывал богослужение, оборачивался к народу и говорил: “Если сейчас же не будет тишины, служба не будет продолжена”, да при этом так грозно посмотрит, что тишина воцарялась в ту же минуту»¹².

О. Серафим отменил взимание платы за все требы, и строго запретил «ходить с тарелкой» для пожертвований во время богослужения, даже когда новые власти назначили собрать крупную сумму налога. Конечно, это не означает, что прихожане не жертвовали на храм: у входа была специальная кружка, а в тяжелое для храма время «женщина с тарелкой стояла позади всех нищих [на паперти, вне церкви]. Я думаю, что ей клали больше, чем при обычных сборах». Все служащие в храме (певчие, уборщицы, алтарники и др.) работали бесплатно, но несмотря на это о. Серафим внимательно следил за качеством пения в храме, сам участвовал в спевках перед праздниками.

Из воспоминаний другой духовной дочери о. Серафима, Марии Витальевны Тепниной, становится видно, что между храмом на Солянке и другими храмами была сущностная разница, заметная даже постороннему взгляду, несмотря на то, что «всякий пришедший чувствовал себя “своим”, желанным гостем»¹³:

«Церковь на Солянке была очень маленькая, туда ходили люди одни и те же, духовные дети отца Серафима. К нему относились уже как к старцу, службы были такие, что, действительно, стоишь и не знаешь где ты, на земле или на небе. И люди жили этими богослужениями. Все праздники, все субботы, все воскресенья… Постом, можно сказать, не выходили оттуда. Хотя мне было это очень трудно, было время, когда я ходила тайком, потому что я еще тогда во власти родителей находилась. Мой отец очень строго следил за нашим воспитанием, в частности, за мной больше всех. И когда он узнал — ну я не скрывала этого — о том, что я прилепилась, как это называлось, к одной церкви, он побывал там и заявил: “Ходи куда хочешь, только не туда. Это скрытый монастырь”»¹⁴..

Позиция по отношению к митр. Сергию (Страгородскому) после 1927 г.

М. В. Тепнина свидетельствует, что о. Серафим шел в подполье не из-за боязни быть репрессированным¹⁵.

Митрополит Сергий заключил союз с советской властью, подхватив то, что не сумели, вернее, не успели сделать «обновленцы». Он сделал заявление, что вся масса осуждаемого и репрессированного духовенства преследуется не за религиозные убеждения, а только за политические¹⁶. Репрессии сразу же усилились, Соловки были переполнены духовенством. Тогда ведь осталось 19 епископов на всю страну. Остались лишь какие-то группы. И когда митрополит Сергий объявил в церквах о поминовении властей¹⁷, — вот тогда разделились: Маросейка отошла, Солянка, еще Даниловский монастырь.
<…>
В своей жизни я выделяю несколько периодов, которые называю «миллион терзаний». Так вот у меня «миллион терзаний» был, когда я в конце 20-х годов училась в Петербурге — некуда было ходить. В церкви, которые признали руководство митрополита Сергия, я не ходила. Для меня это было целой драмой, ведь богослужение стало для меня жизнью. Я иду, вижу — идет богослужение, и прохожу мимо. Страстная неделя, богослужение совершается, — я прохожу мимо, потому что там была эта «поминающая церковь». Такую установку давал митрополит Кирилл, который был назначен патриархом Тихоном первым местоблюстителем. Он говорил, что кто понимает, кто знает Истину, тот должен стоять в оппозиции, потому что это единственный для нас способ свидетельствовать об Истине. Я эту свою линию выдержала.

Мария Витальевна отмечает, что суть обвинений по отношению к митрополиту Сергию, которые предъявлял, в частности, митрополит Кирилл (Смирнов), состояла в том «что он узурпировал верховную церковную власть и злоупотреблял этой властью, подчинив Церковь государству. Таким образом осуществлялся замысел Ленина о разорении Церкви изнутри»¹⁸.

Затвор

С.И. Фудель свидетельствует, что удалиться от своих попечений о храме «в затвор» его благословила дивеевская блаженная Мария Ивановна¹⁹:

Старец архимандрит Серафим (Битюгов) провел в затворе – не в монастыре, а в миру – примерно 12 лет, главным образом в Загорске, где и умер 19 февраля 1942 г. В затвор он ушел по послушанию. Он был в Дивееве у блаженной Марьи Ивановны, рассказывал ей о своей работе на приходе (в церкви Кира и Иоанна в Москве), работе, очень его вдохновляющей, а она его прервала и говорит: «Иди в затвор». Он еще раз попытался привести какие-то разумные доводы против такого решения, но она в третий раз сказала ему то же.

«И тогда, – рассказывал он мне, – я ей сказал: “Благословите, матушка”». В затворе он пробыл до самой смерти. Так простая, так сказать, женщина, не имевшая никаких иерархических прав, имевшая только личную святость, решила судьбу архимандрита. Обычные нормы отношений, наблюдаемые на поверхности Церкви, как-то изменяются на ее глубине. Епископы, духовные дети простого иеромонаха, о. Алексея Зосимовского, помню, кланялись ему в ноги при свидании. У праведников иные законы²⁰.

Не вполне понятно, когда должен был состояться этот разговор. Если он состоялся до закрытия Дивеевского монастыря (21 сентября 1927 г.), когда о. Серафим еще служил в храме и эта работа могла его вдохновлять, то прошло какое-то время между получением благословения на затвор и реализацией его.

Само слово «затвор» в заголовке взято в кавычки неслучайно, потому как жизнь архим. Серафима в Сергиевом Посаде мало похожа на уединение в обычном смысле. Сергей Иосифович подмечает, что перед смертью лицо о. Серафима «было покрыто какой-то легкой церковной тканью: наверно, последний вожделенный “затвор” перед переходом. Ведь при жизни настоящего затвора ему, всегда окруженному духовными детьми, так и не удалось осуществить»²¹. Воспоминания его других духовных детей свидетельствуют об очень большой активности архим. Серафима: в личном общении и в переписке.

С.И. Фудель упоминает, что о. Серафим «видел в лесу под Москвой (в Лобне)» преподобного Серафима Саровского в 20-х годах²². Остается неясным, когда архим. Серафим был в Лобне и почему удостоился такого видения; возможно, в этой короткой фразе Сергей Иосифович намекает на что-то, указывая точное место.

Характер отношений между духовными детьми в Загорске

Свидетельства о взаимоотношениях между духовными детьми о. Серафима в «потаенный период» его служения малочислены, что не должно вызывать удивления, учитывая очевидную опасность сохранения любых письменных свидетельств о таких отношениях. Не упоминает почти никого из них в Воспоминаниях и С.И. Фудель — он вообще не упоминает там еще живых людей, а многие однодельцы Сергея Иосифовича пережили лагеря. Однако это не означает, что отношения духовных детей о. Серафима были сосредоточены только на нем. Павел Вольфович Мень в своем интервью вспоминает, что в кругу церковных людей, в котором он вырос, поддерживалось личное общение, в том числе и под угрозой компроментирующего знакомства. Так, когда арестовали С.И. Фуделя и других, семья Меней помогали его семье, отправляли посылки в лагеря.

Условия времени не позволяли «жити братии вкупе»(Пс. 132), но физическая удаленность не была преградой для духовного общения и взаимной молитвы. Вот как описывает богослужение, совершаемое архим. Серафимом, С.И. Фудель:

«Помню, я переписывал одно его письмо к какой-то духовной дочери по его поручению, и оно начиналось так: “Чадо мое любимое”. Вот он стоит в подряснике, опоясанный кожаным поясом, в полумантии, – со всеми нами на молитве. Иногда крестит кого-то в пространстве пред собой – какого-то отсутствующего своего духовного ребенка. Иногда останавливает чтеца и начинает читать сам, но на середине псалма или молитвы вдруг замолкает, так глубоко вздыхая, что дыхание наполняет комнату. И мы молчим и ждем, зная, что его молитва именно сейчас не молчит, но кричит Богу. Или бывает так: он начинает читать молитву обычным голосом, размеренно, “уставно”, но вдруг голос срывается, делается напряженным, глаза наполняются слезами, и так продолжается иногда несколько минут. Обычная для нас колея уставного молитвенного строя при нем иногда явно нарушалась. С ним могло быть, так сказать, неудобно молиться, так же “неудобно”, как не умеющим плавать идти за умеющим в глубокую воду. О. Владимир (Криволуцкий) однажды выразил ему свое смущение и осуждение. Он промолчал — и не изменился. И я думаю, что еще в большем неудобстве мы бы почувствовали себя на апостольском богослужении, когда простые миряне получали откровения, говорили на незнакомых языках и пророчествовали. Для нас такое богослужение – только предмет исторического интереса, а для святых оно, очевидно, есть реальная возможность. Отец Серафим с большим уважением относился к Уставу, считал, что нарушение его по дерзости или небрежности гибельно (“вне Устава, – как-то сказал он мне, – когти диавола”), но сам в своем служении входил фактически в какую-то иную эпоху Церкви, которая, наверное, во многом будет походить на первохристианскую»²³.

В.А. Корнеева вспоминает, с каким почтением и благоговением относился он к другим священникам:

«Помню, это было уже в Загорске. О. Иеракс (Бочаров) тогда в 1932 году жил у нас. И вот батюшка просил передать ему, чтобы он приехал. Повторяя его поручение, говорю: “Так я скажу, что Вы велели ему приехать”. Батюшка возмутился: “Как велел? Что ты говоришь! Не велел, а прошу, прошу, Господа ради, чтобы не отказал ко мне приехать”»²⁴.

По отдельным намекам можно видеть, как архим. Серафим старался переключить внимание своих духовных детей с общения с ним как с духовником на жизнь согласно евангелию в любых обстоятельствах. В.Я. Василевская вспоминает об этом так:

«Мне было очень жаль, что нельзя было чаще видеться с батюшкой, но он успокаивал меня, рассказывая о том, как даже в прежнее время он сам ездил к своему духовному отцу (старцу Нектарию) в Оптину пустынь один раз в год. “Мы должны ценить то, что мы имеем, а будет и такое время, когда у нас останется только Крест и Евангелие”»²⁵.

Косвенно и прикровенно говорит о том, что духовные дети архим. Серафима собирались вместе, и Сергей Иосифович. Он начинает один отрывок словами: «Однажды, когда за обеденным столом было много народа, о. Серафим рассказал некоторые случаи из своего соприкосновения с “миром духов злобы поднебесных”»²⁶. Очевидно, что скрывавшийся от властей духовник семьи Фуделей мог сидеть за столом при большом скоплении народа только если эти люди собрались неслучайно. Когда могли они собраться? — Напрашивается ответ: на совместную трапезу после евхаристии.

В книгах С.И. Фуделя

Упоминания об о. Серафиме встречаются то тут, то там в книге С.И. Фуделя «У стен Церкви». Часто приводит Сергей Иосифович буквально несколько слов его, сказанных по тому или иному поводу, сохраненных в сердце и заботливо пронесенных через годы жизни. Приведем тут несколько таких отрывков.

«Вхождение в духовность дает человеку осознание условности времени. В духовности начинается тропа Вечности, где “времени больше не будет”. Снимаются какие-то стены, стена, отделяющая и закрывающая мое настоящее от моего прошлого, от любимых умерших, от совместной с ними жизни, от детства, от, казалось бы, давно потерянных сокровищ.

И еще возникает новое: возможность как-то изменить что-то в своем прошлом, в себе, давно бывшем, что-то в темном осадке падений и измен Богу. Нам сказано: «Все возможно верующему»;. Старец Серафим (Батюгов), помню, говорил: “Наступит время в вашей жизни, когда вы начнете залечивать прошлое”»²⁷.

Сергей Иосифович приводит отношение архим. Серафима к няне его детей, Матроне Петровне Лучкиной (1881 — 1959). Этот отрывок еще раз показывает, как «обычные нормы отношений, наблюдаемые на поверхности Церкви, как-то изменяются на ее глубине<…> У праведников иные законы»²⁸:
«В те годы, когда к нам иногда приходил о. Серафим (Батюгов), у нас жила близкая нам, простая женщина. Она была когда-то инокиней (сама ушла от родителей в монастырь, когда ей было лет 11—12), но в это время ничем внешним от нас не отличалась, и посты не очень соблюдала. Но у нее было сердце, жалеющее всех людей. Про нее о. Серафим говорил: она ходит не только в ангельском чине, но и ангельскими стопами. Она умерла у нас утром в Великую Субботу, будучи буквально до последней минуты в полном сознании и в полной уверенности, что она не уничтожается, но переходит в Новую жизнь.

Характер у нее был своенравный, и, кроме того, она не любила долгих молений и служб, что, конечно, огорчало о. Серафима, особенно, когда получалось так: он надевает епитрахиль, чтобы служить, а она идет на огород копать картошку. Я вижу: он читает и все посматривает с тоской в окошко на ее фигуру, склоненную к ботве. И вот, помню, однажды о. Серафим стоит в передней, одевается, чтобы уходить опять надолго, потом еще раз прощается с нами, а пред этой женщиной опускается вдруг на колени и кланяется ей в ноги»²⁹.

Вот характерное воспоминание о важности личной любви в отношениях внутри Церкви:

«О нем еще хочется записать одно воспоминание. Было зимнее утро, еще не светлое и холодное, когда раздался стук в наружную дверь. Я выхожу и на вопрос “кто?” — слышу тихий монашеский ответ: “Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас”. Я так обрадовался, совсем не ожидал его в это утро, что вместо положенного “аминь”, воскликнул: “ах! как хорошо!”, и уже после этого, спохватившись, и уже дважды: “аминь, аминь”. И вот когда я открыл дверь, я впервые увидел такое его лицо: радостно-утешенное: он услышал, что его — странника — здесь ждут и любят»³⁰.

Отдельно хотелось бы привести воспоминание о кончине архимандрита Серафима, которым Сергей Иосифович завершает свою книгу «У стен Церкви»³¹:

«Я пришел проститься с о. Серафимом (Батюговым) в последний день его жизни: 19 февраля 1942 года. Это было часа за 4 до его смерти. Он уже давно сказал близким, что умирает. Его лицо было покрыто какой-то легкой церковной тканью: наверно, последний вожделенный “затвор” перед переходом. Ведь при жизни настоящего затвора ему, всегда окруженному духовными детьми, так и не удалось осуществить. А может быть, нам нельзя было видеть, как уже просветляется в эти часы его лицо?

Одна из присутствующих у его постели сказала: “Батюшка, Сергей Иосифович пришел проститься”. И тогда глухо, точно не из-под покрывала, а из глубины каких-то уже не наших миров, донеслось до меня его знакомое ласковое приветствие: “Пресвятая Богородице, спасай нас”. И еще раз чуть громче. Этой молитвой он обычно встречал своих духовных детей и говорил не “спаси”, но “спасай”, точно выражая мольбу о многократности спасения. Потом было долгое молчание. Я видел, что из комода уже вынута земля, привезенная из Дивеева, лопатка благословенной земли, по которой ходили верные ученики Преподобного, – чтобы положить ее в тоже уже давно приготовленный и стоящий в доме гроб. “Верую видеть благая Господня на земле живых” (Пс. 26:13).

Когда я собрался уходить, ему опять об этом сказали, я услышал еще раз напряженный и теперь уже еле слышный голос: “Идите с Богом. Всем благословение Божие”.

И я так бы хотел иметь духовные силы, чтобы передать от него это благословение тем, кто, может быть, никогда не видел святых. Ведь мы, старые и, несомненно, как сказано, “боязливые и неверные” (Откр. 21:8), только для того, наверное, еще не лишены совсем разума и сердца, чтобы совершать передачу этого единственного своего сокровища – благословения святых, тех святых, через которых и мы увидели край лазури Вечности: Церковь Агнца. Знание этого сокровища определяет наш заканчивающийся путь даже и в том, что при всем ужасе ощущения церковного двойника, не дает нам осуждать тех, кто с этим двойником так или иначе сливается: ведь они никогда, наверно, в своей жизни не знали людей, которых знали мы, никто не показал им в живом дыхании, что такое Святая Церковь, никто не прижимал их голову к своей груди, на которой холодок старенькой епитрахили, никто не говорил им: “чадо мое родное”, – этих огнеобразных слов, от которых тает все неверие и, что еще удивительнее, – все грехи.

Святое сердце этих людей – это и есть Дом Божий, обитель Божия, по сказанному: “Мы придем к нему и обитель у него сотворим” (Ин. 14:23). Это и есть Церковь, и мы можем стоять у ее пречистых стен».

Связь с другими церковными людьми

• Разное:
  • преп. Нектарий Оптинский — духовное руководство.
  • свт. Афанасий (Сахаров) — считал его своим епископом после 1928 г.
• Храм мчч. Кира и Иоанна на Солянке:
  • Мария Витальевна Тепнина.
  • Вера Алексеевна Корнеева.
  • свщисп. Роман Медведь — духовный сын о. Иоанна Кронштадского, рукоположен в 1901 г. в сан священника ко храму Воздвижения Креста Господня, находившемуся в имении помещика Николая Неплюева, возглавлявшего в то время Крестовоздвиженское братство, однако разошелся во взглядах и духовном устроении с Н.Н. Неплюевым и уже в 1902 г. был переведен в другое место. В материалах следственного дела ОГПУ П-37387 говорится об участии о. Серафима в миссионерских беседах, проводимых о. Романом после богослужения.
  • свщмч. Димитрий Крючков.
  • иеромон. Иеракс (Бочаров).
• Сергиев Посад:
  • монахиня Сусанна (Ксения Ивановна Гришанова) — была послушницей в Дивеево у блаженной Марии Ивановны³².
  • монахиня Никодима (Параскева Ивановна Гришанова).
  • схиигуменья Мария.
  • прот. Александр Мень. Архим. Серафим крестил Елену Семеновну Мень вместе с ее сыном, будущим прот. Александром Менем, а также ее сестру Веру Яковлевну Василевскую, и оставался их духовником до своей смерти в 1942 г.
  • Вера Яковлевна Василевская.
  • Елена Семеновна Мень.

Источники

1. Следственное дело ОГПУ П-37387 от 1927 г.
2. База данных о новомучениках и исповедниках Российских ПСТГУ [URL].

Литература

1. Фудель С.И. У стен Церкви. М.: Русский путь, 2012.
2. Василевская В.Я.Катакомбы XX века [URL].
3. Григоренко Виктор, прот. Жизненный путь архимандрита Серафима (Битюкова). I Меневские чтения, 2006 [URL].

Примечания:

1. В материалах следственного дела ОГПУ П-37387, как указывает свящ. Виктор Григоренко, фамилия написана рукой самого о. Серафима как «Битюков»; С. И. Фудель использует транскрипцию «Битюгов»; в то же время прот. Александр Мень называет эту версию искажением фамилии «Батюков», которому о. Серафим не противился из соображений конспирации (см. в предисловии к книге «Катакомбы XX века»). ↩
2. Фудель, С.И. У стен Церкви. М.:Русский Путь, 2012. С. 183. ↩
3. Василевская В. Я. Катакомбы ХХ века. [URL] ↩
4. Фудель С. И. Собр. соч. Т. 1. С. 70. ↩
5. См. подробнее: Косик, О.В. Следственное дело “Антисоветское церковное подполье” (1943-1946 гг.) [URL]. ↩
6. Согласно анализу следственного дела ОГПУ П-37387 от 1925 г., проведенного свящ. Виктором Григоренко; в других источниках часто называется 1880 г., см. например в предисловии к книге «Катакомбы XX века», написанном прот. Александрам Менем [URL] ↩
7. О духовной связи о. Серафима и старца Нектария свидетельствуют его духовные дети, в том числе С.И. Фудель; он упоминает случай, когда архим. Серафим решил важный духовный вопрос в соответствии с мнением старца Нектария и вопреки мнению епископа (У стен Церкви, М.:Русский путь, 2012. С. 15—16), а также что он одевал о. Нектария в схиму (Там же. С. 170) ↩
8. Год принятия преп. Нектарием великой схимы указан по данным жития на сайте Оптиной пустыни. В такой форме свидетельство об участии о. Серафима в постриге о. Нектария дает С.И. Фудель (У стен Церкви, М.:Русский путь, 2012. С. 170), однако не вполне понятно, что имеется в виду. Если совершение пострига — то почему его совершает еще не монашествующий священник? ↩
9. Данные из следственного дела. ↩
10. Корнеева В.А. Воспоминания о храме свв. бессребреников Кира и Иоанна на Солянке // Катакомбы XX века [URL]. ↩
11. Официальный сайт Сербского подворья [URL]. ↩
12. Корнеева В.А. Там же. ↩
13. Корнеева В.А. Там же. ↩
14. Тепнина М.В. Из воспоминаний-интервью // Катакомбы XX века [URL]. ↩
15. Там же. ↩
16. Необходимо заметить, что это одиозное заявление в 1930 г. было приписано митр. Сергию в тексте «интервью», которое целиком было написано и отредактировано Сталиным, Ярославским и Молотовым. См. подробнее: Курляндский И.А. Наш ответ Римскому папе: Как тт. Сталин, Ярославский и Молотов в 1930 году писали «интервью митрополита Сергия и его Синода» // Политический журнал. 2008. № 6–7. С. 183–184. [URL] ↩
17. В так называемой «Декларации 1927 г.», см. подробнее статью в Православной энциклопедии. ↩
18. Тепнина М.В. Там же. ↩
19. Настоящее имя Мария Захаровна Федина, ок. 1870 — 1931, ныне прославлена в соборах дивеевских и нижегородских святых; называла себя «Ивановной», объясняя это тем, что «мы все, блаженные, Ивановны по Иоанну Предтече» ↩
20. Фудель, С.И. У стен Церкви. М.:Русский Путь, 2012. С. 15 ↩
21. Там же. С. 182. ↩
22. Там же. С. 21. ↩
23. Фудель, С.И. У стен Церкви. М.:Русский Путь, 2012. С. 16—17. ↩
24. Корнеева В.А. Воспоминания о храме свв. бессребреников Кира и Иоанна на Солянке // Катакомбы XX века [URL]. ↩
25. Василевская В.Я. Благодать Духа Святого // Катакомбы XX века [URL]. ↩
26. Фудель С.И. У Стен Церкви. М.:Русский путь, 2012. С.153. ↩
27. Там же. С. 105. ↩
28. Там же. С. 15. ↩
29. Там же. С. 116—117. ↩
30. Там же. С. 117. ↩
31. Там же. С. 182—183. ↩
32. О связи монахини Сусанны и Марии Ивановны см. примечание №14 в: Руфимский, А.В.. Схиигумения Мария и «Пустынная Церковь» священномученика Николая (Парфёнова), епископа Аткарского. Агиологическое исследование. Саратов-Камышин-Волгоград, 2009. С.79. ↩