Форум

Пожалуйста or Регистрация для создания сообщений и тем.

Приходская жизнь в XIX в. в Российской Империи

В конце XIX века было такое дело. Деревенская девочка возвращалась после пасхальных каникул из дома в школу и несла с собой немного денег, корзиночку с домашними пирогами и несколько штук крашеных яиц. На дороге ее убили с целью ограбления. Убийца был тут же пойман, денег у него уже не нашли, пироги были уже съедены, но яйца остались. На случайный вопрос следователя, почему он не съел яйца, убийца ответил: «Как я мог? Ведь день был постный». <…>

Очень это, конечно, страшное дело, но мне представляется не менее страшным тот факт, что высоко над этими людьми, пропившими свою веру в ночных кабаках и на железнодорожных вокзалах дореволюционной России, стояли люди часто вполне порядочные, обладающие знанием и властью, саном и кругозором, которые все это величайшее духовное неблагополучие Церкви тщательно замазывали каким-то особым елеем словесной веры: «На Шипке древнего православия все спокойно».

Фудель С.И. Воспоминания, М., 2012. С. 89—90

 

Размышляя над этими словами С.И. Фуделя, мне захотелось поподробнее, какой же была жизнь обычного прихода в дореволюционной России. В соседней теме тоже об этом писали. Можно сказать, что ситуация, сложившаяся в приходской жизни в XIX в., есть следствие преобразований Петра I начала XVII в., поэтому нужно наверное обрисовать, что в ходе этих преобразований случилось с устройством прихода.

1) Формирование замкнутого духовного сословия. Лица из податных сословий (крестьяне и мещане) практически не поставлялись в священный сан, а из дворян по закону 1714 г. о единонаследии могли получить духовный сан только те, кто достиг 40 лет и не получил недвижимого имущества в наследство (этот порядок был отменен жалованной грамотой дворянству 1785 г.). В то же время законы требовали, чтобы на церковные должности определялись только лица, имевшие специальное духовное образование, но духовные учебные заведения пополнялись почти исключительно детьми духовенства.

2) Появление штатов священнослужителей. В период с 1720 г. по 1842 г. почти постоянной была следующая норма: один священник с дьячком и пономарем на 150 приходских дворов, т.е. на примерно 500 человек взрослых людей. Детей в семьях священников при этом было не меньше, чем в среднем (я правда затрудняюсь оценить среднюю величину: сколько доживало до совершеннолетия — 5 на семью?..), и те из них, на которых не хватало штатных места, «лишние люди», выходили из духовного сословия и переходили таким образом в податное состояние.

3) Передача «места» по наследству. В XVII в. обычным делом была выборность духовенства, и передача прихода от отца к сыну, конечно, могла осуществляться, но из-за фактической передачи опыта, знаний и грамотности, и не была закреплена юридически. С реформами же выборность уступает место решению епископа, который обычно принимает решение в связи с принципом передачи от отца к сыну, или же — закрепления прихода за дочерью служащего священника. Таким образом, девица духовного происхождения зачастую не могла выйти замуж, не имея приданого в виде церковной должности, а, с другой стороны, семинарист, для того чтобы получить рукоположение, должен был предварительно найти невесту с местом. К сожалению, кроме этих соображений, епископ мог иметь ввиду и другие… и тогда доходные приходы становились объектом негласной торговли, с которой, конечно, велась и борьба.

4) Финансовая зависимость священнослужителей от прихожан. Хотя вроде бы все перечисленное выше создает впечатление, что священник после реформ Петра I становится «бюджетным работником», но видимо сумма штатного жалования была мизерной, потому что основным источником дохода для священника становится плата за требы. По праздникам священник с причтом ходит по домам прихожан, фактически — за мирским подаянием (помимо унизительности, это приводит и к распространению представления о корыстолюбии и вымогательстве). Или же, имея земельный участок в селе, фактически занят обрабатыванием земли, а не своим служением.

5) Превращение священника в государственного чиновника. П.С. Стефанович указывает, что священник приносит клятвенную присягу императору (правда, кажется согласно «Духовному регламенту» такую клятву приносят члены Святейшего Синода, а не все вообще духовенство: «Исповедую же с клятвою крайняго Судию Духовныя сея Коллегии, быти Самаго Всероссийскаго Монарха, Государя Нашего Всемилостивейшаго»; но может быть это постановляется где-то еще?). Приходское духовенство обязано было теперь:

  • объявлять все государственные законы во время воскресной службы;
  • вести метрические книги (регистрацию бракосочетаний, рождений и смертей в приходе);
  • вести исповедальные росписи (кто из прихожан и когда исповедовался);
  • выявлять раскольников и вести за ними наблюдение;
  • надзирать за безместным духовенством, повивальными бабками и т. д.;
  • следить за регистрацией населения при ревизиях и доносить о незарегистрированных;
  • совершать неопустительно «табельные службы», т. е. богослужения в дни тезоименитства членов царской семьи, коронаций, крупнейших военных побед и т. д.

Итак, складывается система абсолютно формализованных отношений между священником и прихожанами. При примерном количестве в 500 взрослых прихожан на 1 священника личные отношения между ним и всеми прихожанами невозможны. Приходской храм перестает быть общинным центром (в тех храмах, преимущественно на севере и в Сибири, где были распространены совместные трапезы после богослужений, они пропадают).

Но совершенно неожиданно П.С. Стефанович пишет буквально следующее:

Приход объединялся теперь уже только молитвенно-литургической жизнью, частью которой были крестные ходы и общественные молебны по особенным случаям, хождение причта «со славою» по домам прихода в Рождество Христово и на Пасху.

Честно говоря, такую жизнь сложно назвать «молитвенно-литургической», учитывая, что нормой частоты участия в таинствах для мирян становится несколько раз в год, а о молитвенном характере хождения причта по домам уже было сказано выше. Священник Иоанн Беллюстин в книге «О церковном богослужении: Письма к православному» (1862 г.) пишет следующие страшные слова о литургии Преждеосвященных Даров (но их можно отнести и к жизни Церкви вообще):

Но где цель, с какою установлено совершать ее? Где эти жаждущие причащаться непрестанно Тела и Крови Христовой, для которых и несколько дней пробыть без этой божественной пищи было слишком тяжелым? Все оставлено, все забыто. И божественная служба преждеосвященных совершается так, ради порядка, а не в удовлетворение внутренней, неодолимой потребности верующих быть в непрерывном и самом непосредственно общении с самим Господом и Спасителем (С. 364)

Хотелось бы услышать ваше мнение о сложившейся у меня мрачной картине устройства приходской жизни в XIX в. В голове так и крутится первая глава книги пророка Исаии: «Серебро твое стало изгарью, вино твое испорчено водою»… Может быть, я что-то упускаю?

Источники:

  • Как жилось русскому священнику до революции? А сегодня? // Сайт храма Иоанна Предтечи в Вятке.
  • Стефанович П.С. Приход и приходское духовенство в русской церкви. XVIII-XIX вв. // Православная энциклопедия, т. 0, М., 2000. С. 267—275.

Отдельно хотелось бы привести отрывок из книги священника Иоанна Беллюстина (1819 — 1890), в которой он описывает в том числе отношения между сельским священником и епископом. Если все, что сказано было выше, можно отнести на счет гнета государственного и жестокосердия народа, не желающего слушать своего пастыря, то тут уже этого сказать нельзя.

Главная цель служения архиерейского – пасти вверенное ему стадо. Чтобы вполне достигнуть этой цели, ему необходимо знать все духовные нужды своей паствы, нужды до бесконечности разнообразные, потому что паства его состоит из целой губернии, т.е. из сотен тысяч человек, среди которых неизбежно встречаются и высокая образованность, и глубочайшее невежество, и вера во всей чистоте, и отчаянное неверие, и самое дерзкое вольномыслие, и самое наглое нечестие. Но возможно ли узнать все нужды архиерею, постоянному жителю губернского города, лишь изредка, мимоездом, осматривающему некоторые части своей паствы, и то те, которые лежат на почтовом пути? Возможно. У него есть сослужители – иереи, самым назначением своим обязанные содействовать своему архипастырю в великом деле его служения. Пусть он сблизится с ними, держит себя перед иереями не трехбунчужным пашой, а настоящим преемником апостолов, к которому каждый иерей мог бы обращаться доверчиво, искренно и с любовию, как к отцу, и в два-три года он ознакомится с духовным и нравственным бытом своей паствы, как не ознакомится в двадцать лет, или, лучше, никогда без этого средства. […] И в этом случае иереи могут быть верными и надежными советниками […], при содействии иереев архиерей достигал бы, несколько это в силах человеческих, цели своего звания.

А теперь что? Создатель мой! Что может быть унизительнее, позорнее, бесчеловечнее того, как архиереи обращаются с иереями вообще и с сельскими в особенности? Кто бывал у архиереев в те часы, когда являются просители, тот без сомнения видал, что иереи, даже покрытые сединами, постыдно толкаются в сенях (даже и не в прихожей!) с причетниками и мужиками; сидят на лестнице в ожидании выхода владыки; нет нужды, что это бывает и морозы градусов в 25, – архиерей держит их часа по два, по три; а пожалует какая-нибудь барыня, – и по пяти часов, и после такого ожидания еще прикажет сказать, что сегодня не принимает просителей, и чтобы они явились завтра. Вот образчик того, как архиереи милостивы и доступны иереям. Но этот образчик слишком ничтожен – то ли бывает!

Но оставляем свое намерение описать всё, что бывает в обращении архиереев с сельскими иереями. Скажем коротко, что архиереи не хотят видеть в иереях служителей Бога вышнего, своих собственных сотрудников в великом деле пастырства, но не людей. Как собак держат их за дверьми своих прихожих: кликнут на несколько минут – для подачи ли прошений или для необходимых объяснений – и стараются как можно скорее выпроводить их из своей прихожей. Не только не удостоят продолжительного собеседования, даже подойти близко не хотят они к иерею, а из дверей зала протягивают руку для приема прошений. Словом, если кому угодно видеть азиатское чинопочитание во всей его красе, во всем его отвратительно-пошлом велелепии, – от стуканья в пол подчиненным и до фигуры начальника, в которой ярко выражается одно – необъятное, ничем не удовлетворимое, тщеславие, – тот пусть проведет несколько суток при архиерее и внимательно и беспристрастно всмотрится в его обращение с подчиненными. […]

И иереи под гнетом такого обращения всеми средствами и мерами стараются избегать свиданий с архиереями. Ни один сельский иерей, бывая по каким-либо делам в губернском городе, не осмелится побывать у архиерея так, просто, чтобы принять благословение и услышать какое-либо наставление. Лишь крайняя необходимость заставляет его преодолеть свой страх и явиться пред лицом владыки. И тут, если б кто заглянул только, что происходит в душе его, тот переполнился бы весь негодованием к такому порядку и состраданием к несчастному. Вот – он стоит или сидит, и по всему телу у него холодная дрожь. Угодно ли кому удостовериться в справедливости этого? Пусть любого сельского иерея, готовящегося предстать пред архиереем, заставят написать или подписать что-нибудь, – увидеть, какие страшные конвульсии в руках у него… Он обдумывает как и что сказать архиерею; но мимо его непрестанно снует архиерейская сволочь – от письмоводителя до лакея – и каждый как будто необходимым считает толкнуть его и разорвать нить его мыслей лакейски грубым: – Что стал на месте? – Он отходит на другое место; но где бы ни стал, где бы ни сел, везде не на месте; везде ругают, отовсюду с ругательством гонят; и он, еще не видавшись с архиереем, уже растерялся и наполовину забыл, о чем нужно говорить. «Преосвященный идет», – шепотом раздается в толпе просителей, и он не чувствует земли под собой; и легче было бы ему, если б вместо этих слов сказали: – Потолок валится. – Приняв прошения, архиерей обращается к нему с вопросом: – Тебе что? – Объясниться с вашим высокопреосвященством. – Верно кляузы какие-нибудь; у вас вечно кляузы. – От этих слов, высказанных грубо, жестко, раздражительно, иерей теряется окончательно; мысли его путаются, несвязно, бестолково, невнятно он бормочет кое-что, не умея дать себе отчета, где он и что делается с ним. Не расслушав и не дослушав, архиерей обращается к нему спиной, и кончено объяснение, от которого нередко зависит спокойствие и даже судьба всей жизни иерея и всего его семейства. Слово, одно только слово для привета и ободрения, могло бы успокоить встревоженный дух иерея, и он получил бы возможность ясно и толково высказать, за чем являлся. Но нет таких слов в устах архиереев, как и в самом взгляде не выражается никогда ни милости ни снисхождения. […]

Каков архиерей в своем неприступно-страшном доме, таков же и при обозрении епархии. Не остановится он переночевать в доме бедного иерея, а заранее наводит справки, где есть помещики; так, чрез их усадьбы и направляет свой путь в надежде переночевать где-либо. Остановится и прикажет к себе явиться окрестным священникам. Те являются и в лакейской ждут по нескольку часов, пока его высокопреосвященство, натолковавшись со всеми, удостоит выйти к ним. Озадачит их милостивым словом: «Слышу я, что все сельские попы пьяницы, буяны, притесняют во всем прихожан; смотрите, если о вас дойдет до меня то же, не ждите милости», – и отпустит. Ждите после этого себе уважения, не говорю от бар, но даже от лакеев и от мужиков-прихожан так принятые архиереем несчастные иереи!

Источник:

И.С. Беллюстин, свящ. Описание сельского духовенства, Лейпциг, 1858.

Хотелось бы еще дополнить то, о чем пишет о. Иоанн Беллюстин, сведениями об устроении приходов на Севере России. Я читала книгу Александра Васильевича Камкина, месяц назад скончавшегося историка, профессора Вологодского Государственного Университета, которая называется «Православная церковь на Севере России: Очерки истории до 1917 года» (Вологда, 1992).

1. Отличительные особенности приходов на севере Российской империи

В центральной части России (а именно о положении дел в этих епархиях пишет о. Иоанн) приходы часто попадали под фактическую зависимость от крупных помещиков, а кроме того испытывали сильную зависимость от власти епархиального начальства. На севере России до XIX в. были сильны традиции самоуправления прихода, хотя в XIX в. и там начался тот же процесс отчуждения прихожан от управления всеми сторонами жизни.

В чем выражалось это самоуправление:

  • имущественное самоуправление (прихожане выбирают старосту храма, который ведает казной, решают вопрос о том, сдавать ли и кому землю, принадлежащую храму и т.п.);
  • выбирают духовенство (хотя рукополагает епископ, он учитывает выбор приходского собрания);
  • занимаются украшением храма;
  • устраивают трапезы-«братчины», в которых участвуют все прихожане, священство и приглашаются нищие (с XVIII в. церковные власти стали осуждать совместные пиры духовенства и прихожан, и в результате традиция стала отделяться от приходского храма, хотя и не исчезла полностью). Их готовят «всем миром» (т.е. вскладчину).

Складывается впечатление, что даже в лучших своих проявлениях, не говоря о тех злоупотреблениях и перегибах, которые были связаны с корыстью, влиянием власти государственной и духовной (см. в предыдущем посте описание о. Иоанна Беллюстина), приходская жизнь в большинстве своем имела целью освящение уже имеющейся жизни прихожан.

При храме существовала церковно-приходская школа, в которой обучались грамоте дети (девочки тоже, если находили грамотных женщин, которые брались их учить – ими часто были «старые девы»). Детей с 7 лет уже регулярно приводили в храм, и они часто участвовали в исповеди, но по достаточно обыденной, человеческой причине: «С этого возраста ребенок должен был учиться оценивать свои поступки, понимать, что является дурным, неблаговидным, греховным».

В храме регистрировали браки, отпевали покойных (и соответственно помогали приготовлять их к погребению часто те же девы).

Складывается впечатление из чтения, что «общими» для прихода в смысле богослужения были отдельные дни в году: например, престольный праздник, Рождество и Пасха и т.п. В эти дни все съезжались. На молебны в честь «официальных» событий (тезоименитства членов правящей фамилии, восшествие на престол царя и т.п.) в деревенских приходах собиралось мало людей. Кажется, литургическая жизнь для основного количества семейных прихожан состояла в том, что они финансово обеспечивали храм и причт, а совместная молитва ограничивалась отдельными эпизодами. Чаще бывали на службе в храме пожилые прихожане. Про них Камкин пишет: «Они чаще, чем в прежние годы жизни, бывали в храме, тщательно и задолго готовились к смерти. Они могли дать немало советов по соблюдению тех или иных правил благочестия, поведения или соблюдения ритуальных обычаев».

2. Движение в сторону катехизации

Очень интересно, на мой взгляд, что в приходских условиях возникает движение в сторону то есть сознательного воцерковления взрослых людей через личное общение, «научение с голоса» (правда, А.В. Камкин не приводит данных о том, насколько массовым оно было — единичные ли это случаи или скорее правило):

С XVIII века в богослужебную практику духовенства стала все больше входить проповедь — специальное разъяснение прихожанам основ христианской веры, призыв сообразовывать с ними свою жизнь. Становление проповеднического мастерства сопровождалось большими трудностями и затянулось на десятилетия. Лишь в конце века вводилась обязательная проверка кандидатов в священники на предмет их искусства в чтении поучений. В целом же проповедничество внесло в молитвенно-литургическое общение нечто новое: служба и молитва, воспринимаемая и ощущаемая прежде всего сердцем, чувствами, интуицией, стали давать пищу уму, рассудку, интеллекту.

В последние десятилетия XIX века к проповедничеству добавилась катехизация — систематическое внебогослужебное собеседование по основам веры и богослужения. Начинали эту традицию приходской жизни священники-энтузиасты, готовые к свободному ведению бесед, к импровизации, обладавшие немалой эрудицией.

Одним из первых в Вологодском уезде начинал эту практику священник Спасо-Угольской церкви Михаил Образцов. В течение 1884 года он произнес 50 поучений, бесед и объяснений. Большей частью они проводились в обширной и чистой комнате приходской школы, стоящей рядом с храмом. Беседа начиналась молитвой священника. Затем слушатели усаживались на скамьи и ученические парты, а батюшка, сев за отдельный столик, произносил свое поучение. Проводилось это с Покрова до Великого поста. На время сельскохозяйственных работ беседы прерывались.

Интересно, что священник счел необходимым прочитывать отдельные фрагменты Библии на современном русском языке. Это делало понятным то, что, может быть, не улавливалось на богослужении. Отец Михаил широко использовал и такие книги, как «Рассказы по Священной истории» и «Библейская история», старался придать своим поучениям живой язык и благоговейное чувство.

Выводы: Мы видели многочисленные свидетельства о злоупотреблениях и проблемах, описанных о. Иоанном Беллюстиным. Но есть и другая сторона медали: не одни они формировали неполноту, ущербность церковной жизни. Мы видели свидетельства из жизни северных епархий, менее подверженных всему вышеперечисленному, о том, что церковное богослужение и вообще приходская жизнь в них виделась как дополнение (пусть и важное) к обычной, «мирской», жизни. Компромисс между мирским и духовным видится тут не чем-то недолжным, проблемным, а нормой жизни. Люди, кто действительно посвящают жизни Церкви и храму много времени – это либо «старые девы» (которым больше ничего как бы и не остается делать), либо старики, которые уже вырастили детей, к тяжелой работе не способны и таким образом «готовятся к смерти заранее». Люди же с «нормальной жизнью» ограничиваются периодическим участиям в торжествах и праздниках, обращаются к Церкви для освящения событий своей мирской жизни, но и несут определенную финансовую ответственность.

Надо заметить, что сейчас проблема стоит еще более остро, ведь огромное большинство прихожан в условиях нашего времени никакой финансовой ответственности за храм, куда они ходят, не несут, ограничиваясь эпизодическими и некрупными пожертвованиями (свечи, записки).

Хотелось бы услышать мнение участников форума о том, почему так получилось, что сейчас, в XXI в., в нашей Церкви активно производится попытка реконструкции тех приходских отношений, которые были в XIX в. и вызывали справедливую критику (в том числе зафиксированную в том приходском уставе, который принял Поместный собор 1917-1918 гг.)?

На мой взгляд, проблема не во внешнем устроении жизни, а в ее основе. Так или иначе вырождение и выхолащивание жизни, секуляризация церковных ценностей происходила и будит происходит всегда. Вопрос более важный, что секуляризируется и что вырождается. Сейчас все меньше и меньше носителей, причастников подлинной Церковной жизни, и собирание ее, задача каждого верного. И как это делать в современных условиях, большой вопрос. Подлинную святость всегда было трудно увидеть, но Церковь ее видит и Христинин ее должен видеть (иначе что не то в его жизни), а это сейчас большая редкость. Для этого в жизни должен быть фундамент – Христос, как краеугольный камень и тогда  внешние проявления вторичны, а вот когда на стенах хотят построить фундамент, вот тут начинаются подмены, и это, думаю, проблема не сегодняшнего времени.